Приятного полёта фантазии с нашими "цок-цок" линиями! (с) Джедайт
В наушниках мурлыкает что-то джазово-осеннее, а я дочитываю последние строчки "Двенадцатой параллели". Я выросла на Крапивине, на его историях о школе, о подростках, о жизни и когда открыла "Двенадцатую параллель", словно повеяло чем-то старым и очень хорошо знакомым, словно я вернулась обратно в детство, в свои школьные годы. Повесть о школе, о шестерых новеньких, которых перевели в другую школу. 12ый класс.
"Шестеро парней и девушка переступили порог Кончаловки первого сентября. Шестеро парней и девушка ждали Пашу у кабинета в пятницу после уроков. Только они, новенькие, и на то была простая причина: двенадцатый Б мог выбрать между Пашей и физруком. И все, кроме этих семерых, знали: физрук отпустит, ему эти экскурсии – как трамплину нипель, а соревнования уже на носу.
- Имейте в виду, - сказал Паша, запирая кабинет, - если вы со мной, то мы действительно идем на выставку в Шмэц. И по дороге никто не отсеивается. Мы друг друга поняли?
- Не вопрос, - кивнул высокий, кареглазый, с густыми черными бровями, почти сросшимися на переносице. Сережки в ушах, тень щетины на подбородке. Диковатый взгляд из-под бровей. При всем при этом – удивительно умное лицо. Сердце замерло: нет, они правда-правда школьники?..
Три часа спустя, выходя их дверей Шмэца, Паша уже знал, что чернобровый плечистый Эдик был в компании негласным лидером, что смазливого юношу с актерскими замашками зовут Никиш, что самоуверенный и немного раздражающий этим Диня шел по жизни, разбивая хрупкие девичьи сердца, а Ирма, как кошка, гуляла сама по себе. Маленького, но громкого Илью звали Мух, высокий Валера был его лучшим другом, и современное искусство их обоих, мягко говоря, как-то не вдохновляло. У Артема был потрясающе приятный голос, очень подходивший для дворовых песен, а сам он был прямолинеен, как черенок от лопаты".
И эти шестеро поставили школу слегка на уши, перевернули с ног на голову... Подарили однокласснице уверенность в себе, открыли еще одной однокласснице, что в мире есть кое-что поважнее шмоток и духов... Вытащили учителя рисования из его защитной скорлупы, заставили быть собой, просто жить, без оглядки на других, любить и быть любимым... Это повесть о первой любви, той самой трепетной и нежной, хрупкой, которой порой так боятся и которую так ценят. Могу лишь повторить слова Аурум-сан: повесть о первой любви, полная жизни и безудержного счастья. Люди ведь боятся... Себя, чувств, жизни. Боятся счастья: за него нужно платить.
И главное, с хэппи эндом.
Да, это главное – хороший конец, в который хочется верить, просто верить, что они все будут счастливы. Потому что они нашли то, ради чего стоит жить, свой смысл.
"Новички сотрясали сонную Кончаловку. Они, взрослые дети, почему-то отказывались становиться серыми и скучными... Они не нарушали правил, нет – ходили в форме, как все, не опаздывали и почти не сбегали с уроков, - но в этих ребятах было что-то... живое. Рядом с ними даже дышалось легче, будто сквозняком приоткрыло дверь в затхлом чулане. Преступно заразительный хохот; утренние улыбки, искреннее "здрассте, Палпетрович" - с ними было странно, как с пришельцами.
Рядом с ними – чудо – ожил нелюдимый Сказочник: превратился в интересного и общительного, хоть все еще мрачноватого юношу.
Очаровательный Никиш, шумный Мух, нахальный Валера, строгая Ирма, рассудительный Эдик – и темный Макс-Сказочник... В учительской им дали прозвище – "великолепная шестерка", и Паша был совершенно с ним согласен".
Школа, школа, я скучаю...
На мгновение так захотелось обратно в школу, в сентябрь-месяц, когда из-под строгой школьной формы сверкает летний шоколадный загар и настроение еще то, летнее, а кожа до сих пор хранит ощущение свежего морского бриза. Когда учиться совершенно неохота, а 6 уроков воспринимается как пытка. Хочу обратно в свой 11Г, в свою 130ую школу, которой уже нет (теперь она гордо носит имя 15ой гимназии), где нужно было дежурить по школе, ходить с бэджиками (которые мы порой забывали снять с лацканов и народ на остановке усердно косился на нас); где можно было в 11 классе вспомнить, что мы все-таки дети, школьники, пусть и взрослые, и кататься по перилам, а физруки стояли внизу и ловили нас. Где можно было играть в волейбол – женская сборная против историка и двух физруков и эта троица разносила нас в пух и прах, а потом мы играли просто так, без счета, ради удовольствия. Где можно было сидеть на партах и петь под гитару – не репетировать конкурсную песню на турслет, а петь все, что приходит в голову. Где классной лингвистического (гуманитарного!) класса была математичка и мы жили душа в душу, обожая ее. Где географ мог бегать по лестницам вприпрыжку, переходя на шаг лишь при встрече с директриссой, хотя сам был завучем. Где можно было после уроков зависнуть, что-то обсуждая с любимыми учителями, часа на два-три, пока нас не выгоняла вторая смена, которой был нужен кабинет. Где в кабинете химии в холодильнике среди пробирок частенько красовался торт и всегда можно было отыскать что-нибудь вкусненькое. Где можно было выиграть и школьный, и городской исторический турниры, но продуть литературный. Где после последнего звонка мы сбрасывали костюмы, скрывали уложенные прически под бейсболками с эмблемой школы и ехали на турслет. Проходили полосу препятствий, купались в холодной тогда Ислочи, сидели у костра и пели. Все, что приходило на ум, поскольку знали, что больше такого не повторится.
Хочу обратно в школу...
"Шестеро парней и девушка переступили порог Кончаловки первого сентября. Шестеро парней и девушка ждали Пашу у кабинета в пятницу после уроков. Только они, новенькие, и на то была простая причина: двенадцатый Б мог выбрать между Пашей и физруком. И все, кроме этих семерых, знали: физрук отпустит, ему эти экскурсии – как трамплину нипель, а соревнования уже на носу.
- Имейте в виду, - сказал Паша, запирая кабинет, - если вы со мной, то мы действительно идем на выставку в Шмэц. И по дороге никто не отсеивается. Мы друг друга поняли?
- Не вопрос, - кивнул высокий, кареглазый, с густыми черными бровями, почти сросшимися на переносице. Сережки в ушах, тень щетины на подбородке. Диковатый взгляд из-под бровей. При всем при этом – удивительно умное лицо. Сердце замерло: нет, они правда-правда школьники?..
Три часа спустя, выходя их дверей Шмэца, Паша уже знал, что чернобровый плечистый Эдик был в компании негласным лидером, что смазливого юношу с актерскими замашками зовут Никиш, что самоуверенный и немного раздражающий этим Диня шел по жизни, разбивая хрупкие девичьи сердца, а Ирма, как кошка, гуляла сама по себе. Маленького, но громкого Илью звали Мух, высокий Валера был его лучшим другом, и современное искусство их обоих, мягко говоря, как-то не вдохновляло. У Артема был потрясающе приятный голос, очень подходивший для дворовых песен, а сам он был прямолинеен, как черенок от лопаты".
И эти шестеро поставили школу слегка на уши, перевернули с ног на голову... Подарили однокласснице уверенность в себе, открыли еще одной однокласснице, что в мире есть кое-что поважнее шмоток и духов... Вытащили учителя рисования из его защитной скорлупы, заставили быть собой, просто жить, без оглядки на других, любить и быть любимым... Это повесть о первой любви, той самой трепетной и нежной, хрупкой, которой порой так боятся и которую так ценят. Могу лишь повторить слова Аурум-сан: повесть о первой любви, полная жизни и безудержного счастья. Люди ведь боятся... Себя, чувств, жизни. Боятся счастья: за него нужно платить.
И главное, с хэппи эндом.
Да, это главное – хороший конец, в который хочется верить, просто верить, что они все будут счастливы. Потому что они нашли то, ради чего стоит жить, свой смысл.
"Новички сотрясали сонную Кончаловку. Они, взрослые дети, почему-то отказывались становиться серыми и скучными... Они не нарушали правил, нет – ходили в форме, как все, не опаздывали и почти не сбегали с уроков, - но в этих ребятах было что-то... живое. Рядом с ними даже дышалось легче, будто сквозняком приоткрыло дверь в затхлом чулане. Преступно заразительный хохот; утренние улыбки, искреннее "здрассте, Палпетрович" - с ними было странно, как с пришельцами.
Рядом с ними – чудо – ожил нелюдимый Сказочник: превратился в интересного и общительного, хоть все еще мрачноватого юношу.
Очаровательный Никиш, шумный Мух, нахальный Валера, строгая Ирма, рассудительный Эдик – и темный Макс-Сказочник... В учительской им дали прозвище – "великолепная шестерка", и Паша был совершенно с ним согласен".
Школа, школа, я скучаю...
На мгновение так захотелось обратно в школу, в сентябрь-месяц, когда из-под строгой школьной формы сверкает летний шоколадный загар и настроение еще то, летнее, а кожа до сих пор хранит ощущение свежего морского бриза. Когда учиться совершенно неохота, а 6 уроков воспринимается как пытка. Хочу обратно в свой 11Г, в свою 130ую школу, которой уже нет (теперь она гордо носит имя 15ой гимназии), где нужно было дежурить по школе, ходить с бэджиками (которые мы порой забывали снять с лацканов и народ на остановке усердно косился на нас); где можно было в 11 классе вспомнить, что мы все-таки дети, школьники, пусть и взрослые, и кататься по перилам, а физруки стояли внизу и ловили нас. Где можно было играть в волейбол – женская сборная против историка и двух физруков и эта троица разносила нас в пух и прах, а потом мы играли просто так, без счета, ради удовольствия. Где можно было сидеть на партах и петь под гитару – не репетировать конкурсную песню на турслет, а петь все, что приходит в голову. Где классной лингвистического (гуманитарного!) класса была математичка и мы жили душа в душу, обожая ее. Где географ мог бегать по лестницам вприпрыжку, переходя на шаг лишь при встрече с директриссой, хотя сам был завучем. Где можно было после уроков зависнуть, что-то обсуждая с любимыми учителями, часа на два-три, пока нас не выгоняла вторая смена, которой был нужен кабинет. Где в кабинете химии в холодильнике среди пробирок частенько красовался торт и всегда можно было отыскать что-нибудь вкусненькое. Где можно было выиграть и школьный, и городской исторический турниры, но продуть литературный. Где после последнего звонка мы сбрасывали костюмы, скрывали уложенные прически под бейсболками с эмблемой школы и ехали на турслет. Проходили полосу препятствий, купались в холодной тогда Ислочи, сидели у костра и пели. Все, что приходило на ум, поскольку знали, что больше такого не повторится.
Хочу обратно в школу...
-
-
24.09.2005 в 02:31Да, а из крапивинских книг какая "самая-самая"?
-
-
24.09.2005 в 22:18Мне повезло в 130ой и с классом, и с параллелью, и с учителями. Два светлейших года в моей жизни, которые вспоминаются с неизменной счастливой улыбкой. А до этого я где только не училась (иногда по месяцу всего лишь), но второй самой хорошей школой была "единица" на севере России, 8-9 класс.
Художка – это самые-самые вкусные воспоминания: войн у нас особо не было, зато были кнопки, вогнанные по самые шляпки в планшеты (которые мы выковыривали ножницами), перепутанные местами карандаши у соседей. На уроках масляной живописи мы использовали спины друг друга – просто чтобы посмотреть, какой получится цвет (нас заставляли на этих уроках облачаться в лабораторные халаты, чтобы не отмывать нас после занятий, и мы пользовались этим с точностью до наоборот). Импровизированные палитры на спинах зачастую были живописнее наших работ – ну еще бы, когда вся группа порисует на тебе...
Самая-самая книжка Крапивина, говорите? Наверное, самая первая "Мальчик со шпагой" (зацепило не по-детски и сейчас перечитываю с удовольствием), а дальше – "Трое с площади Карронад" (только сейчас подумалось – а ведь ее герой, наверное, чем-то похож на вас?..), "Журавленок и молнии", "Белый шарик матроса Вильсона", "Крик петуха".
А у вас?
-
-
25.09.2005 в 23:11От пирога не откажусь, а кофе, увы, мне нельзя...
М-да, у нас было что-то похожее, но не на выпускном, а на последнем вечере в лагере. Лагерь был при центральном Дворце Пионеров (где я занимался и в художке, и в театральном, и позже в секции фехтования). Тоже устроили показательный стриптиз на сцене. Там даже не стриптиз был, а очень эротичные танцы. Дискотеку после этого быстро свернули. Через несколько лет я слышал эту историю от кого-то из младших: о крутых чуваках, заставивших вздрогнуть администрацию. Ну, маслом мы друг друга тоже расписывали, глиной кидались на занятиях по керамике (у нас были еще керамика с ювелиркой), еще уходили гулять в близлежащий овраг - искать приключений, доставали преподавателя по скульптуре - мальчика всего лет на 8-10 старше нас (он до сих пор меня "добрым" словом поминает), приклеив ему на брюки хвост из пластилина... Много чего.
Сейчас я и не вспомню, какую крапивинскую книжу первой прочитал. Но, насколько я знаю, мало чего не читал, сейчас мне из своей библиотеке Des Yeux Verts книги приносит. Нравятся, как ни странно, последние, казалось бы, самые мрачные. Любимые: "Острова и капитаны", "Помоги мне в пути" и практически весь цикл, посвященный Кристаллу.
Так, а героев там двое было: Славка и Тимсель. На которого из них? Не, я таким примерным ребенком не был, хотя и создавал видимость, чтоб зря не дергали. Ну, и помрачнее... А лет с 15 - типичный Кошак )
-
-
27.09.2005 в 01:03Великий Кристалл люблю до безумия сама.
На Тимселя - мне кажется, ты тоже смог бы угнать баркентину, просто чтобы доказать свою точку зрения и спасти парусник. Просто потому что так захотела бы твоя душа.
*вам сок или чай? черный/зеленый/фруктовый?*
-
-
27.09.2005 в 01:33Чтобы доказать свою точку зрения, я что угодно могу сделать. Как считает "половина", меня крайне легко взять "на слабо". Правда, в жизни приходилось угонять только плот и бегать от портовых сторожей, которые следили, чтобы особо любопытные дети по старым катерам не лазали и себе чего-нибудь не сломали.
*если можно, то чай. черный*