В наушниках мурлыкает что-то джазово-осеннее, а я дочитываю последние строчки "Двенадцатой параллели". Я выросла на Крапивине, на его историях о школе, о подростках, о жизни и когда открыла "Двенадцатую параллель", словно повеяло чем-то старым и очень хорошо знакомым, словно я вернулась обратно в детство, в свои школьные годы. Повесть о школе, о шестерых новеньких, которых перевели в другую школу. 12ый класс.

"Шестеро парней и девушка переступили порог Кончаловки первого сентября. Шестеро парней и девушка ждали Пашу у кабинета в пятницу после уроков. Только они, новенькие, и на то была простая причина: двенадцатый Б мог выбрать между Пашей и физруком. И все, кроме этих семерых, знали: физрук отпустит, ему эти экскурсии – как трамплину нипель, а соревнования уже на носу.

- Имейте в виду, - сказал Паша, запирая кабинет, - если вы со мной, то мы действительно идем на выставку в Шмэц. И по дороге никто не отсеивается. Мы друг друга поняли?

- Не вопрос, - кивнул высокий, кареглазый, с густыми черными бровями, почти сросшимися на переносице. Сережки в ушах, тень щетины на подбородке. Диковатый взгляд из-под бровей. При всем при этом – удивительно умное лицо. Сердце замерло: нет, они правда-правда школьники?..

Три часа спустя, выходя их дверей Шмэца, Паша уже знал, что чернобровый плечистый Эдик был в компании негласным лидером, что смазливого юношу с актерскими замашками зовут Никиш, что самоуверенный и немного раздражающий этим Диня шел по жизни, разбивая хрупкие девичьи сердца, а Ирма, как кошка, гуляла сама по себе. Маленького, но громкого Илью звали Мух, высокий Валера был его лучшим другом, и современное искусство их обоих, мягко говоря, как-то не вдохновляло. У Артема был потрясающе приятный голос, очень подходивший для дворовых песен, а сам он был прямолинеен, как черенок от лопаты".

И эти шестеро поставили школу слегка на уши, перевернули с ног на голову... Подарили однокласснице уверенность в себе, открыли еще одной однокласснице, что в мире есть кое-что поважнее шмоток и духов... Вытащили учителя рисования из его защитной скорлупы, заставили быть собой, просто жить, без оглядки на других, любить и быть любимым... Это повесть о первой любви, той самой трепетной и нежной, хрупкой, которой порой так боятся и которую так ценят. Могу лишь повторить слова Аурум-сан: повесть о первой любви, полная жизни и безудержного счастья. Люди ведь боятся... Себя, чувств, жизни. Боятся счастья: за него нужно платить.

И главное, с хэппи эндом.

Да, это главное – хороший конец, в который хочется верить, просто верить, что они все будут счастливы. Потому что они нашли то, ради чего стоит жить, свой смысл.

"Новички сотрясали сонную Кончаловку. Они, взрослые дети, почему-то отказывались становиться серыми и скучными... Они не нарушали правил, нет – ходили в форме, как все, не опаздывали и почти не сбегали с уроков, - но в этих ребятах было что-то... живое. Рядом с ними даже дышалось легче, будто сквозняком приоткрыло дверь в затхлом чулане. Преступно заразительный хохот; утренние улыбки, искреннее "здрассте, Палпетрович" - с ними было странно, как с пришельцами.

Рядом с ними – чудо – ожил нелюдимый Сказочник: превратился в интересного и общительного, хоть все еще мрачноватого юношу.

Очаровательный Никиш, шумный Мух, нахальный Валера, строгая Ирма, рассудительный Эдик – и темный Макс-Сказочник... В учительской им дали прозвище – "великолепная шестерка", и Паша был совершенно с ним согласен".

Школа, школа, я скучаю...

На мгновение так захотелось обратно в школу, в сентябрь-месяц, когда из-под строгой школьной формы сверкает летний шоколадный загар и настроение еще то, летнее, а кожа до сих пор хранит ощущение свежего морского бриза. Когда учиться совершенно неохота, а 6 уроков воспринимается как пытка. Хочу обратно в свой 11Г, в свою 130ую школу, которой уже нет (теперь она гордо носит имя 15ой гимназии), где нужно было дежурить по школе, ходить с бэджиками (которые мы порой забывали снять с лацканов и народ на остановке усердно косился на нас); где можно было в 11 классе вспомнить, что мы все-таки дети, школьники, пусть и взрослые, и кататься по перилам, а физруки стояли внизу и ловили нас. Где можно было играть в волейбол – женская сборная против историка и двух физруков и эта троица разносила нас в пух и прах, а потом мы играли просто так, без счета, ради удовольствия. Где можно было сидеть на партах и петь под гитару – не репетировать конкурсную песню на турслет, а петь все, что приходит в голову. Где классной лингвистического (гуманитарного!) класса была математичка и мы жили душа в душу, обожая ее. Где географ мог бегать по лестницам вприпрыжку, переходя на шаг лишь при встрече с директриссой, хотя сам был завучем. Где можно было после уроков зависнуть, что-то обсуждая с любимыми учителями, часа на два-три, пока нас не выгоняла вторая смена, которой был нужен кабинет. Где в кабинете химии в холодильнике среди пробирок частенько красовался торт и всегда можно было отыскать что-нибудь вкусненькое. Где можно было выиграть и школьный, и городской исторический турниры, но продуть литературный. Где после последнего звонка мы сбрасывали костюмы, скрывали уложенные прически под бейсболками с эмблемой школы и ехали на турслет. Проходили полосу препятствий, купались в холодной тогда Ислочи, сидели у костра и пели. Все, что приходило на ум, поскольку знали, что больше такого не повторится.

Хочу обратно в школу...